библио
хроника
Чаадаев
Мятлев
Гагарин
Virginia
A&V
V&P
Марина
Шергин
Власов
МХАТ
Малый т-р
Доронина
Ефремов
наука

Платонов и "Котлован"

(Доплатное письмо № 18)

Почувствовав сомнение в своей жизни, он захотел немедленно открыть всеобщий долгий смысл жизни. Не зная ни точного устройства мира. Ни того, куда надо стремиться. Поверив Чаадаеву, что фактов давно уже больше, чем нужно.
      Факты его не прельщали и, может быть, поэтому никто не смог ему прочесть на память всемирного устава. Из-за фактов. Они противоречили уставу. Он поднял однажды мгновенно умершую в воздухе птицу. Она была вся в поту, она летала с самой зари, не переставая мучить себя для сытости птенцов и подруг; только медведь мог вытерпеть здесь свою жизнь; у Чаадаева, во 2-ом философическом письме: "при климате, о котором можно не в шутку спросить себя, был ли он предназначен для жизни разумных существ"; и этот факт, читает Платонов у Гагарина, яснее, чем странам Запада, говорит нам: человек - раб природы.
      Излишнюю теплоту жизни мыслители однажды назвали душой. Будущее они представляли в виде синего неба, освещенного неподвижным солнцем; и там будет дом, в нем будут храниться люди от невзгоды и бросать из окон крошки живущим снаружи птицам. И он тоже решил напрячь свою излишнюю душу и не жалеть тела на работу ума: выдумаю я смысл жизни в голове, и в уме у меня будет хорошо. А снаружи гадко. Равнодушное солнце светило с вышины мира, испуская тепло не от смысла, а от закона. Всю жизнь он не утомлялся думать, и насчет раба не согласился с Гагариным: человек ни плох ни хорош, возможность природы.
      Осмотревшись вокруг и томясь от своей одинокой сознательности, он обнаружил, что когда идешь по России, то видишь пустую, незаселенную страну, и все живущее находится где-то посредине времени и своего движения: начало его всеми забыто и конец неизвестен, осталось лишь направленье во все стороны. Они стучали себе в грудь и слушали свою мысль оттуда, но сердце билось легко и грустно, как порожнее, и ничего не отвечало, будто темная стена предстала в упор.
      Но все же интересно - не вылез ли кто-нибудь за стену вперед.
      Он вглядывался в ближних, чтобы заметить в них что-нибудь неизвестное в жизни; спрашивал мертвых, потому что мертвые это тоже люди, их много, как и живых, и им нескучно между собой; постоянно общался с Чаадаевым, Толстым, Гагариным, Чеховым. В "Котловане" кажется неслучайным имя одного из героев - Пашкина: Лев Ильич. Вроде бы смешение имен Ленина и Троцкого. Однако описание взаимоотношений Пашкина и его жены (- Знаешь что, Левочка?..Какой ты все-таки, Левочка, доверчивый и нелепый! - Ольгушка, лягушечка...) указывают нам на Толстого, столетие которого как раз отмечалось, на Чехова и его письма к жене, на чеховскую "душечку", "Оленьку", и на трактовку чеховской героини Толстым. Лев Ильич - смешение имен Толстого и героя его повести "Смерть Ивана Ильича". Платонов, как обычно, дает для прочности два смысла: основной, с Толстым, и запасной - с Лениным. Котлован - глубокий мешок, в который просовывают толстовского героя, и не могут просунуть: "и он боится, и хочет провалиться туда, и борется, и помогает". К чеховской героине, которой так восхищался Толстой, Платонов возвращается вновь в "Счастливой Москве". Оленька горячо любит нового мужа после смерти предыдущего, Платонов же не дает себе такой поблажки, и он иначе оценивает любимую Толстым картину: "пожилая баба сидела в застекленной надворной пристройке и с выражением дуры глядела в порожнее место на дворе" А в "Котловане": "встретить незнакомую женщину и пробеседовать с ней всю ночь, испытывая таинственное счастье дружбы, когда хочется жить вечно в этой тревоге; утром же, простившись под потушенным газовым фонарем, разойтись в пустоте рассвета без обещанья встречи".
Это наверное о встрече с Вирджинией Вулф (или здесь)
      В пьесе Платонова "Ученик лицея", написанной им в конце жизни, Чаадаев говорит: "В нынешних книгах нет ответа на сокровенные вопросы человечества". У Чехова: спасение лишь в отдельных людях, разбросанных там и сям; в "Котловане": "значит - достаточно лишь быть около того человека, чтобы стать терпеливым к жизни", и "согласен был и не иметь смысла существования, но желал хотя бы наблюдать его в веществе тела другого". Если для Толстого "поступать с другими так, как мы желаем, чтоб поступали с нами" - заповедь, для Платонова - только мысль, искусственное напряжение. И мысль сомнительная - ведь в том, что мы желаем для других, пишет нам Чаадаев в своем втором письме, видимо, не дошедшем до Толстого, мы всегда учитываем собственное благо. За стену вперед вылез Гагарин: проблемы, стоящие перед людьми, таковы, что отдельные люди с ними не справятся; и Платонов идет за Гагариным.
      Он помнит, как Толстой и Гагарин гуляли по Арбату, и Николай Павлович сказал: как бы ни было ничтожно богатство, но и оно предпочтительнее совершенного ничто (Толстой отрицал роскошь и богатство), вопрос о богатстве и бедности неразрешим, и должен быть отнесен к вопросам отживающим: пока будет смерть, не уничтожится стремление к наживе, к богатству; требование отречения от богатства при признании смерти более чем странно. В "Котловане": "Сумеют или нет успехи высшей науки воскресить назад сопревших людей? - Нет". Так и Толстой считал. Однако в первой журнальной публикации Чаадаева (ему тридцать восемь!), "Телескоп", 1832: "Христианское бессмертие есть жизнь без смерти, совсем не то, что обыкновенно воображают: жизнь после смерти"; в "Котловане": "Отчего я забыл смысл, ведь я его, кажется, знал?", и - "когда я вижу горе мертвых или их кости, зачем мне жить!"
      В 1885 г. в Париже вышла "В чем моя вера" под заглавием "Моя религия". Толстой пришел к выводу, что та форма жизни, которой живут христианские народы, должна быть разрушена (Гагарин, в своей "Записке": "Ни в одной религии нет такого противоречия между идеею и фактами, как в христианстве"). С этого момента Россия стала ассоциироваться с Толстым, и - вопреки всем видимостям - атмосфера первой половины ХХ века во всем мире - атмосфера толстовская, хотя сам он и говорил: у меня нет никакого учения, я просто указал на неверность переводов и толкований евангелий; так называемое "толстовство" ("будто я говорю, что не надо противиться злу") никакого отношения к нему не имеет. У Чаадаева: "христианское смирение прекрасно, и, осуществляя его, человек испытывает невыразимое счастье; к сожалению, при некоторых условиях оно приобретает вид низости". В "Котловане": "Прощай, тетка Дарья; не обижайся, что я твою ригу сжег"
      Толстой: капитализм и марксизм не отличаются друг от друга, и там и там "удовлетворение потребностей" (в "Котловане": "счастье произойдет от материализма, а не от смысла"). Маркс создал учение, независимое от своего сознания, и потому считался богом. Сам факт, что, из-за разности естественных условий жизни, те, у которых условия хуже, неконкурентноспособны и автоматически попадают в рабство через механизм свободной торговли, был тривиальным. Три тома "Капитала" должны были внушить, что там есть что-то еще. Но там было только это: удовлетворение потребностей; презрение к рабочим было выражено толщиной томов. Толстой рассматривал марксизм как одно из европейских учений, и все они имеют целью наслаждение. Рабочие названы передовым классом, потому что ими легче манипулировать; властвовали капиталисты, а будут властвовать марксисты. В "Чевенгуре": "у власти опять умнейшие люди дежурят - добра не будет", в "Котловане": "как будто кто-то один или несколько немногих извлекли из нас убежденное чувство и взяли его себе"
      У Толстого равенство, свобода - это упразднение частной собственности и равный доступ к образованию. И всe. Платонов соглашается с Толстым, ведь будущее есть перерождение мирового хозяйства; начиная с мелиорации, - и уже там нет места частной собственности. И добавляет: история как наука еще не начиналась, история развития отношений с природой - вот история людей. Особенно ясно это ощущается сегодня, во времена Интернета: разве можно было представить наличие таких возможностей у природы, какие "чудеса" с ними соизмеримы? А человек жил рядом с этой "мертвой" природой. Платонов: природа - всегда нечто более смелое и гениальное, чем самая вольная человеческая мечта; человеческое сердце всегда мешало человеку познать жизнь и мы никогда не понимали земли, голова наша еще слишком слаба. И поэтому сегодня в смартфонах мы радостно потребляем больше энергии (при преобразовании оптического сигнала в электронный и обратно в оптический в волоконно-оптических сетях связи), чем вся авиация в мире; и удивляемся, почему все так дорожает.
      Октябрьская революция была естественной и осуществляла свободу и равенство почти по Толстому. Что же касается "отвратительных" средств, - о них говорил еще Чаадаев: "бедняк, стремящийся к малой доле достатка, которого вам девать некуда, бывает иногда жесток, это верно, но он никогда не будет так жесток, как жестоки были ваши отцы, те именно, кто сделал из вас то, что вы есть, кто наделили вас тем, чем вы владеете". "Владеющие" всегда считают иначе. Президент Российской Академии Наук граф Уваров: "У политической религии, как и у веры в Бога, есть свои догматы. Для нас один из них - крепостное право. Оно установлено твердо и нерушимо. Отменить его невозможно, да и ни к чему". Толстой: в России (после так называемой отмены крепостного права) крестьяне доведены до крайней нужды и разорения; люди мрут от голода. "Голод существует уже около 20 лет для большинства черноземного центра" (1898). Платонов (1937): "Бабы в одной деревне - нерожающие сплошь, после того, как надорвались на полевых работах без мужиков в 1914-17 гг." Подавление эксплуататоров стало равносильным физическому спасению народа; более подробное описание российской империи приведено в пятом абзаце "Чевенгура"; на связь истории России с мировой историей указывает название: chevy - крик охотника при парфорсной охоте на лисиц. Толстой и Гагарин не признавали "историй" Карамзина, Соловьева, Ключевского, и Платонов соглашается с ними. История человечества в полном объеме описана им в тексте "Джан", где у героя фамилия Чагатаев, - составлена из начальных букв Чаадаева, Гагарина и Толстого (тогда считалось, что Гагарин родился раньше Толстого)
      Толстой: как бы мы, живущие в роскоши, ни ненавидели неправду жизни и не негодовали на насилие и несправедливость людей, мы никогда не можем этого так сильно чувствовать, как чувствуют это люди напряженного труда, страдающие от этой неправды. "Русского мужика - нашего кормильца и хочется сказать: нашего учителя - можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно писать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом". Толстой - Н.Страхову: я бы давно уже умер от тоски и отчаяния, если бы мужика не было, и - "противно писать для этой никуда ни на что не годной паразитной интеллигенции, от которой никогда ничего, кроме суеты, не было и не будет"; в статье "О голоде", - паразитная интеллигенция существует для того, чтобы клеветать: народ голоден потому, что ленив, пьян, дик и невежествен. Платонов (повторяя в 1937 путь Радищева): "народ - святой и чистый - почти сплошь". На этих почти и жирует паразитная интеллигенция. В "Котловане" о ней: каждый день он читал книги и "запомнив формулировки, лозунги, стихи, заветы, всякие слова мудрости, тезисы различных актов, резолюции, строфы песен и прочее, шел в обход органов и организаций
(сегодня - ток-шоу ТВ-каналов), где его знали и уважали как активную общественную силу, и там (фамилия) пугал и так уже напуганных слушателей своей научностью, кругозором и подкованностью"
      Толстой: проблема в том, что крестьянин всегда образованней интеллигенции; связи крестьян с природой глубже и разнообразнее; ни один профессор не знает, сколько простой мужик. Платонов: народ имеет действительный, и притом массовый опыт взаимоотношений с природой, работы, нужды и спасения жизни от истребления высшими людьми. У тех этот опыт почти сведен к нулю и там не может иметь места истина жизни; из культуры и разума им удается ухватить только то, что содержится в них ради подавления людей. У Толстого ученый и рабочий - узкие специалисты, у Платонова в "Котловане" инженер весь мир представляет мертвым телом, а рабочий всю жизнь бьет балдой либо роет лопатой; или без спуску и промежутка громит ломом; не останавливаясь для мысли или настроения; а думать не успевает. Вот крестьянин - совсем другое дело. Не говоря уже о том, что наслаждения высших людей непонятны мужику как наслаждения; в своем трактате об искусстве Толстой в качестве примера приводит писателя Гончарова, автора романа "Обломов", и его героев. Раньше Толстого об Обломове писал и Чехов (1889): утрированная фигура; остальные лица мелки, взяты небрежно и наполовину сочинены; эпохи они не характеризуют; "Ольга сочинена и притянута за хвост, а главное беда - во всем романе холод, холод, холод...вычеркиваю Гончарова из списков", в школе его изучают и ставят фильмы и спектакли исключительно из русофобии.
      Или философы. Вот, например, Гегель: "Самого императора - эту мировую душу - я увидел, когда он выезжал на коне на рекогносцировку. Поистине испытываешь удивительное чувство, созерцая такую личность, которая, находясь здесь, в этом месте, восседая на коне, охватывает весь мир и властвует над ним". Как можно в основании иметь Гегеля, удивлялся Толстой марксизму. Философы думают, что любой вопрос может быть решен в кабинете в рамках текста. Гагарин: "философ отнюдь не высшая ступень, не идеал человечества, а только его одностороннее уродливое развитие", "принцип розни и безделья последовательно проведен Кантом по все трем критикам", "дитя нисколько не смущается, когда ему говорят, что его куклы неживые существа, они живы в душе дитяти". Толстой о "Вехах": "Удивительный язык...Нерусские и выдуманные...может быть, нужны эти слова только когда речь идет о ненужном". Платонов: философы ищут такое слово, чтобы действительные люди угнетали прочих не до смерти; у Толстого: "просить мучителей поменьше мучить"; в "Котловане": "пишут то, что с ними нельзя не согласиться", и "я почему-то такое любую стерву с самого начала вижу!"
      И - "когда мужик войны не видал, то он вроде нерожавшей бабы - идиотом живет". Гегель, сидя в кабинете, доказал: всякий тезис имеет своего врага в антитезисе. После долгой борьбы они мирятся в синтезе для того чтобы начать новую борьбу с новым антитезисом, - так борьбу всех против он объявил законом. Чаадаев: философ называет богом закон, гармонию, вселенную, не знаю, что еще; потом говорит, что божества нельзя постигнуть - мудрено ли? - задача наша скромнее: раскрыть не то что содержится в философии, а скорее - чего в ней нет; Сократ был не более чем пакостником по сравнению с порядочным человеком нашего времени и выказывал лишь поползновения к добродетели; диалектика Гегеля возможна только в таком языке, где любое существительное может стать по своему желанию инфинитивом; странная грамматика, которая выражает одним и тем же словом причину и следствие и уничтожает причинность в результате ошибки в языке. Наша цивилизация - результат сочувствия а не борьбы. Всякий родившийся непременно бы умер если бы о нем не позаботились. Чаадаев прошел от Бородина до Парижа. Толстой защищал Севастополь от неприятеля. Платонов прошел всю войну, не в штабном вагоне, в солдатской землянке; по его текстам "Один бой", "Рассказ о небольшом сражении под Севастополем", "Оборона Семидворья", "На Горынь-реке", "Два дня Никодима Максимова", "Сержант Шадрин", "Офицер и солдат", "Афродита", "Среди народа", "Иван Толокно", "Домашний очаг", "Сампо", "Три солдата", "Полотняная рубаха", "Мать", "Рассказ о мертвом старике", а не по трудам историков, будут изучать Великую Отечественную: как они воевали, - исправно и по-хозяйски, и что смерть победима; хотя солдат и должен уметь помирать навеки и всерьез, - а то какой же он солдат; умирая, он глядел в небо и жалел, что его невеста останется без него сиротой. Платонов: я ихних погремушек не боюсь, это громко и страшно только для нас, а муравьи по земле ползают, бабочки летают, им ничего, меня убьет только прямое попадание по башке.
      Толстой ("В чем моя вера"): устройство жизни, при котором всякое личное благо приобретается страданиями других людей, основано на организации разделения властей; и тогда никто не чувствует противоестественности совершаемых злодейств; сидят в тюрьме - невиновные, или те, кто убил при многих свидетелях и нет денег на адвоката и подкуп судьи; юридические науки, политэкономия, финансовая наука не имеют другой цели кроме благосостояния одних в ущерб другим (или: одних народов - в ущерб другим); каково бы ни было общественное устройство, власть сама должна и писать законы, и трактовать, и исполнять; разделение властей - это организация коррупции, и только. А так как Ленин и Сталин были марксистами, то писали, трактовали и исполняли в рамках диктатуры пролетариата, т.е. против большинства населения. Но крестьянская Россия поправляла их, и Ленин и Сталин, методом проб и ошибок, вынужденно отходили от марксизма, и - одновременно следуя Толстому и Марксу, набрели на возможность планового хозяйства, которой нет в рамках капиталистической системы: пятилетки и т.п. И революция устояла. В 1931 г. Платонов пишет жене из командировки в совхозы на Волге: если б ты знала, как тяжело живут люди, но я не вижу другого пути, чем тот, по которому мы идем. Голод еще преследовал Россию, но уже не так часто, как в царской России. Октябрьская революция победила потому, что (Толстой - австрийцу Э.Шмиту, 1895) "существующий строй жизни подлежит разрушению, в этом согласны как те, которые стремятся его разрушить, так и те, которые защищают его, уничтожиться должен строй соревновательный, капиталистический и замениться социалистическим"
      Могла и не устоять. Если бы не была крестьянской страной. Рабочих бы обманули. И если бы не Толстой, - он убедил весь мир в неизбежности изменений, и потому противодействия были недостаточно убедительными.
      Сегодня в душе литературоведов из слов обозначаются такие лозунги и линии: сначала Платонов был очарован революцией, потом разочаровался. Толстой говорил: вымучат из себя, или выудят из плохого, но популярного современного писателя, плоскую мыслишку, и нанизывают на эту дребедень попавшего под руку большого писателя, и тот становится маленьким, мелким и глупым.
      Не очарован. Марксизм был классическим буржуазным учением, там противопоставляли кого-то кому-то: атеистов - верующим, коммунистов - беспартийным, рабочих - крестьянам. У Платонова: "Карл Маркс глядел со стен, как чуждый Саваоф".
      И не разочаровался. "Коммунизм есть только волна в океане вечности истории".
      Платонов восхищается Лениным, Сталиным, как те, не зная цены, силы и красоты сырой материи, тем не менее иногда случайно говорят интересные вещи. Вот, например, Ленин: он, как известно всем, учил, что керосиновая лампа зажигает пожары, делает духоту в избе и вредит здоровью. Отсюда и песни; в "Котловане": "Прелестна вы, как Ленина завет!". И лозунги: "Да здравствует Сталин, Козлов и Софронов!" (сегодня это "Да здравствует Путин, Чубайс и Дворкович!") И что наша задача обучить управлению государством каждую кухарку. Как Ленин догадался? Ведь именно об этом говорил Гагарин, хотя и умер раньше всех наших революций. Главная особенность общественного устройства по Гагарину: оно не может не касаться каждого; и тех, которые родились, но оказались в мире прочими и ошибочными. Гагарин числился Николаем Федоровичем Федоровым, хотя отец Гагарина был не Федоров и не Федор. И он не опубликовал ни одного текста с подписью: Федоров. Потому что он Николай Павлович (так его и звали в семье) Гагарин - "классический" прямой потомок, т.е. потомок по мужской линии, Рюрика, двадцать девятое колено: Рюрик, князь Игорь и княгиня Ольга, св. Владимир, Ярослав Мудрый, Всеволод с его византийской принцессой, Владимир Мономах, Юрий Долгорукий, Всеволод Большое гнездо и т.д. И поэтому Платонов никогда не упоминает фамилию "Федоров". Не существует и фотографий Николая Павловича: нечего и думать сейчас о проявлении души во внешности, пишет он в IV части своей "Записки"
      В каждом обществе людей, говорит Толстой, всегда существует высшее на данное время понимание смысла жизни. Это понимание всегда ясно выражено некоторыми людьми этого общества и более или менее живо чувствуется всеми. Если нам кажется, что такого понимания нет, то это не потому, что его нет, а потому, что мы живем жизнью, противоположной этому пониманию. Если вместо цепочки Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин следовать цепочке Чаадаев-Толстой-Гагарин-Платонов, то ответы на вопрос: что нам делать по выходе отсюда из дверей, - будут разными. Сталин читал Толстого, вновь и вновь приходил во МХАТ, церковь Толстого и Чехова, штудировал книжку Станиславского, изучая механизмы согласования своих действий с другими - как другой человек незаметно для него разрешает нам или нет новый поступок - но утвержденный им гимн свидетельствует о его служебном несоответствии; и других доказательств не нужно, гимн не был согласован с мертвыми.
      И большевики были разные.
      Цветаева о большевике: "Недавно с Крымского фронта. Отпускал офицеров по глазам...Себя искренно и огорченно считает скверным, мучится каждой чужой обидой, неустанно себя испытывает... берет на себя все грехи советской власти, каждую смерть, каждую гибель, каждую неудачу совершенно чужого человека! - помогает каждому с улицы - вещей никаких! - все роздал...а главное - детская беспомощная тоскливая любовь к только что умершей матери". Она благословляет его: "я люблю, чтобы деревья росли прямо, ростите в небо, оно одно: для красных и для белых". Платонов, в "Чевенгуре": "Партийные люди не походили друг на друга, в каждом лице было что-то самодельное, словно человек добыл себя откуда-то своими одинокими силами. Из тысячи лиц можно отличить такое лицо - откровенное, омраченное постоянным напряжением и немного недоверчивое. Белые безошибочно угадывали таких особенных самодельных людей и уничтожали их с болезненным неистовством и сладострастным наслаждением".
      И другие. Пугающие марксизмом, и выступающие от имени пролетариата. Каждый из них придумал себе идею будущего спасения, - пройти в партию и скрыться в руководящем аппарате. В "Котловане": "говорил активист всегда точно и правильно, вполне по завету, только сам был до того поганый, что когда все общество задумало его однажды женить, дабы убавить его деятельность, то даже самые незначительные на лицо бабы и девки заплакали от печали"
      Предложение Гагарина признать целью человечества достижение бессмертия (а значит и воскрешения погибших от смерти) Толстой считал каким-то недоразумением. Воскресить калек с истертыми деснами? Чтобы снова мучились и страдали? Бессмертие человека не отличается от бессмертия муравья, и я нисколько не русский дворянин, а такой же муравей. Толстой сразу понял, что в этом будущем, о котором говорил Гагарин, твое личное бессмертие ты обеспечиваешь лично сам. И только, может быть, в пяти процентах случаев тебе помогут другие, другое бессмертие невозможно. Хотя и выглядит как попытка реализации его любимой мысли: что должен делать каждый отдельный человек для исполнения своего назначения, но Толстой не верит в свои силы; сам человек оказался центральной проблемой дела воскрешения; к тому же проект предполагает созыв всемирной конференции по выработке стратегии налаживания отношений с природой, но это будет собрание элит, и они будут лгать, обманывать себя и других, в самых утонченных формах, и так все запутают ложью, что никогда нельзя будет ответить ни на какой вопрос. Гагарин пишет, что у Чехова в рассказе "Сапожник и нечистая сила" (1888) говорится: "теперь ему казалось, что богатым и бедным одинаково дурно...всех ждет одно и то же, одна могила, и в жизни нет ничего такого, за что можно отдать нечистому хотя бы малую часть души". Гагарин ("Кризис марксизма"): "социализм естественным ходом, эволюцией, будет приведен к замене вопроса о богатстве и бедности вопросом о смерти и жизни"
      Сложность и глубина "простого" человека, "как существа с мускулистым мозгом и полнокровным сердцем" до Платонова - не существовали. Не были известны. Но предсказывались Толстым в его трактате об искусстве. Булгаков приходил по средам к Платонову (- Андрей, ты Мастер, Мастер!), а тот не имел истинных убеждений, от которых сознавал бы себя в превосходстве, и удивлялся: разве Пушкин и Гоголь - это предел? И изобразил, специально для Булгакова, себя Шариковым - чепуха человек но матрос и руководитель Каспийского моря.
      Строчки Чаадаева "Уж я с другим обручена! Уж я другому отдана!" из повести в стихах "Рыбаки", опубликованной им в 1828 году - слова Екатерины Александровны Щербатовой, обращенные к Чаадаеву - вошли в 1832 году в ответ Татьяны Онегину. Пушкин писал Онегина как пародию на Чаадаева и даже указал на это в тексте (Татьяна: "Уж не пародия ли он?") А десять лет назад, в дневнике Пушкина, о Чаадаеве: "Твоя дружба заменила мне счастье". Платонов: мне давно казалось, что в таланте есть что-то скверное. Цветаева: "Онегина не любила никогда!" Говорила, что это быт; хотя с детства Пушкина - любила. Чаадаев - Пушкину: "...зачем этот человек мешает мне идти...Это поистине бывает со мною всякий раз, как я думаю о вас...Не мешайте же мне идти, прошу вас". По наущению Загоскина и вослед Пушкину Гоголь изобразил Чаадаева Хлестаковым, а мать и дочь Мещерских - предметами его любви (княгиня Мещерская была еще в переписке с Александром I) Вроде бы пронесло, но пришлось бежать за границу. Да и не получилось. Вместо Чаадаева изобразил себя, о чем и сказал ему Загоскин. Гагарин: лучшее произведение русской литературы - ненаписанный Гоголем третий том "Мертвых душ". Толстой (1909): причина гибели таланта Гоголя - запутанное и напыщенное учение славянофильства об особенном значении русского, то есть того народа, к которому принадлежали рассуждающие. Гагарин: влияние Запада мы видим не столько в западниках, сколько в славянофилах; Хомяков, например, высоту происхождения власти Романовых видел в том, что Михаил Романов избран! (Чаадаев не употреблял терминов "славянофил", "западник": их использование обычно приводит к невозможности обсуждения проблем по существу) Все славянофилы - мистики, а "мистицизм есть принадлежность еще не дозревших народов, слабых в познании природы, или же народов отживающих, отчаявшихся" (Гагарин. "Супраморализм"). В "Чевенгуре": "он говорил сыну, что знаменитые писатели - все подлецы, потому что они нравились глупой массе народа и сами походили на нее, а решающие жизнь истины существуют тайно в заброшенных книгах". И специальные служащие хранят их от населения.
      Известный нам "Чевенгур" - редакция жены. "Софья Александровна с нерешительной нежностью взглянула на Дванова (Платонов заменил первую букву у чеховского "Ивaнова", но - какая разница!) - она бессознательно пожалела что не любит его", "Дванов не мог знать, что она уже любила Копенкина смутным ранним чувством, когда человек переплывает пучину меж детством и зрелостью и когда нет уверенности, что доплывешь до того берега". "Софья Александовна вообразила Дванова: в том нет чего-то родного, что сразу увидела она в знакомых руках и в складках глаз Копенкина", он "как будто не в первый раз явился, а только вернулся: так он был знаком и привычен". Все это отсутствует в "Чевенгуре", подготовленном женой писателя, и изданном впервые у нас дочерью писателя в 1988 г., и далее - во всех изданиях. То, что было так важно для жены, для нас - несущественно: в какой бы редакции ни был издан "Чевенгур" - и даже почти в любом отрывке из него - мы слышим как он сотрясает всю бесконечную цепь жизни на протяжении всех веков.
      В пьесе Платонова "Голос отца" (1937) беседа Платонова с Гагариным изображена как диалог отца и сына на могиле отца. Сын собирается следовать Марксу, Ленину и Сталину. На что, после краткого молчания, отец говорит ему: "Ты должен быть моим идеалом". Платонов клянется. Библия - книга хотя и священная, пишет Гагарин в IV части своей "Записки", но все-таки книга, она не уничтожает разделения, не дает возможности понимания друг друга, - явное влияние Толстого. Или (там же, о православной церкви) "в настоящее время уже не скрывают, что храм и служба имеют главною целью приобретение денег". Или (о своем учении): "наше учение соединяет в себе веру с безусловным неверием" (1899). Или ("К пушкинскому юбилею"): "если Пушкин и есть последнее слово, то ждать в будущем нечего, жизнь России кончена", "сравните пятитысячное пожертвование Москвы на голодающих после примера, поданного Государем Императором, с пожертвованием ста тысяч на праздник Пушкина!" Или: Достоевский "несомненно доказал свою иностранность...мил и по-милу хорош, т.е. был ему родным, очевидно, Запад, а не Россия...сердце его всецело принадлежало Западу" ("Супраморализм"). Эти тексты Гагарина специальные служащие никогда не цитируют; излагая биографию Гагарина, они называют ее "Московский Сократ", зная, что он плохо относился к Сократу. Толстой представлен в пьесе как предшественник Гагарина, суть претензий Гагарина к Толстому - в "недостаточности": Толстой "велел быть только добрым и терпеливым", Гагарин велел быть "знающим и смелым"
      Как известно, Пушкин - первый русский профессиональный литератор. Б.Шéргин: это не так, в каждой артели, идущей на дальние промыслы, был такой профессионал; из-за него "артельные старосты плахами березовыми бились, дрались, боем отбивали, отымом отымали". Если вдруг на Новой Земле зимовать доводилось, вся надежда была только на него. Собирали по берегам остатки разбитых кораблей и строили избу. Заваливало снегом; тепло, а темно. И в полдень и в полночь горят звезды. Приходят белые медведи, колотят в дверь. В когти свистят пронзительно - заходится сердце. Староста дышит: "Пуще всего, чтобы люди в скуку не упали. Всякими манами ихние мысли уводи". Особенно нужно следить за молодыми: не дать задуматься. Умрет с тоски. За Пушкина плахами не бились, любимый поэт Лермонтова был Мятлев. Платонов: "все возвышенное рождается лишь из житейской нужды"
      Статья Толстого "Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят" - предмет изощренных издевательств литераторов над Толстым. И все они - не правы, Толстой лишь пророчил Шергина и Платонова. Шергин: "Ленин родился, Маркс стал радоваться о нем, стал ждать его. Письма посылал Ленина родителям: - Володю смеряйте ниткой от катушки и пошлите ниточку мне в письме. Я узнаю, велик ли вырос" (1939, и тогда же напечатано!) Дело в том, говорит Чаадаев, что наряду с воображаемым прошлым, у нас есть подлинное прошлое. "Куроптев" (1931), "Стaрина о госте норвежине" (1936), "Для увеселения" (1955) Шергина, "Епифанские шлюзы" Платонова - подлинное прошлое. Ранее, в теплых странах, пишет Чаадаев, оно хранилось в наскальных рисунках, в России - в русской песне.
      Шергин: "река живой народной речи и река русской речи литературной...остались неслиянны". Платонов, после войны, взяв у Шергина "Волшебное кольцо", опубликованное однажды, в 1931 году, перерабатывает его, пытаясь соединить русскую речь с литературной. Избыточность описаний времени и места - именно в этом суть претензий Толстого к Пушкину, Гоголю, к своей прозе. Когда подробность мешает правде. У Платонова: "Он поселился у одной вдовы и постепенно женился на ней". Подробности излишни. В "Котловане": "тронулся привычным шагом вперед, не зная, где ему надо остановиться"; "как и ее мать, она умела первая, не предупреждая, целовать людей". Чаадаев: никто не может сказать, при помощи каких приемов народ создал свой язык; но несомненно, что это не был ни один из тех приемов, к которым мы прибегаем при наших логических построениях; нельзя себе представить ничего остроумнее, ничего искуснее, ничего глубже различных сочетаний, которые народ применяет для выражения тех идей, которые его занимают и которые ему нужно бросить в жизнь (и что наши философы-лингвисты никогда не смогут объяснить), и именно здесь заключены самые плодотворные методы человеческого ума. У Шергина - тот же самый оголенный электрический провод, как у Платонова. Их герои (включая "отрицательных") несравненно богаты чувствами, воображением, памятью, чем литературные герои.
      Толстой: мои романы - я потерял к ним всякий интерес; я культивировал чувства наименее нужные людям. Это все равно как к Галилею кто-нибудь пришел и сказал: хорошо танцуешь тарантеллу! У меня есть совсем другие книги: "В чем моя вера", "Что такое искусство". Если в моих художественных произведениях есть какое достоинство, то это реклама для тех мыслей, которые там иногда попадаются. В "Войне и мире" он пишет, что в законе тяготения не говорится, что солнце или земля имеют свойство притягивать; в нем говорится: "как бы притягивать" (у Гагарина: "целесообразное здание, мистическою силою тяготения управляемое") У Чаадаева: "Несомненно, воздух находится в постоянном движении. Почему же, например, этим непрерывным движением воздухообразной природы не могут быть вызваны некоторые из необъяснимых явлений природы органической, происходящие внутри тел, как-то: восходящее движение соков в растениях, кровообращение в животных и т.д., явлений, находящихся так или иначе в противоречии с известными нам законами природы, а именно с законом всеобщего тяготения?" Реакция физиков последовала через столетие с лишним: диффузионные явления относятся к классу первичных процессов в сравнении с силовыми взаимодействиями (А.Власов. "Статистические функции распределения", 1966) Чаадаев продолжает: "Я, например, не вижу, почему не могли бы в результате этого движения создаваться известные созвучия между частицами мозгового вещества, волокнами и пр., находящимися между собой в определенных гармонических отношениях, будь то в одном и том же существе или в разных, и почему не могут эти созвучия привести к некоторым действиям"
      У Толстого: "блестящий ряд самых точных опытов гениального Германа, Шмита и Иосифа Шмацофена несомнено подтвердил существование того вещества, которое заполняет вселенную". У Платонова среди действующих лиц "Ноева ковчега" Эйнштейн, любимый ученик Иосифа Шмацофена; его нет на сцене, только сила его мысли: в четвертом действии вновь появляются американцы, погибшие в пропасти в конце третьего действия - благодаря гению Эйнштейна, заранее доказавшему такую возможность (совершить путешествие в свое прошлое и внести в свое поведение в прошлом нужные изменения). Критика Платонова учтена современной физикой: "будущее влияет на прошлое с самого начала, но ничего в прошлом изменить нельзя" (УФН, 2016, т.186, №7, с.792) "Успехи физических наук" так долго возглавлял В.Гинзбург, что незаметно превратил его в журнал юмористический. В первой части своей "Записки" Гагарин пишет: выделение ученых в сословие - к чему все так привыкли - бoльшее бедствие, чем распадение на бедных и богатых, и теперь "законы" реальны только как психические состояния. И сегодня, если о планетах думают, что они существуют, то картины орбит, вращений электрона вокруг оси, при попытках объяснить таблицу Менделеева, заранее считаются фикциями; представление о вращающемся электроне нельзя понимать буквально, вращающийся электрон - это просто такое выражение. Платонов: фантазия - самое страшное для науки, но обличения не должны переходить в отрицание самой науки, наука еще не начиналась, вся промышленность, все хозяйство, начиная со старинных времен, держались не на науке, а на непрерывной, незаметной изобретательности. "Реальная человеческая история - и теперь и две тысячи с лишним лет назад, в античную эпоху - совершалась и совершается, конечно, совсем иначе, чем полагает Шпенглер или кто-нибудь другой, подобный ему. Техника есть именно признак воодушевленного человеческого труда, и она лежит в начале всякой культуры, а не в конце ее". Из письма жене: "Я, ты ведь знаешь, привык к машинам, а в современной войне сплошь машины, и от этого я на войне чувствую себя как в огромной мастерской среди любимых машин"
      Специальные люди приписывают капитализму развитие техники. Это не так. Капитализм увеличивает неистовство имущих людей и сдерживает развитие техники. И человека. Платонов: "демократия - последняя тайная обитель мирового хищничества". Победа демократии в России в 1993-ом описана еще Толстым: "обокрали народ...а потом закон установили, закон, чтоб не красть"
      Чем отличается Платонов от современных ему Вирджинии Вулф, Шергина и предыдущих классиков? Она впитала в себя всё, что содержится в текстах, известных и малоизвестных: я все время читаю, все подряд, перечитываю, всякую эгоистическую чепуху, и удивительно, что явно второсортные книги имеют столько достоинств; казалось, что чувства неуничтожимы, и она стала им уделять больше внимания, чем фактам, которые, следуя друг за другом, понукают к ближайшему заключению, и легко проморгать следы далеких взаимодействий; получалось, что она собирает материал для книги "жизнь неизвестных людей", которая должна рассказать обо всем через - одну за другой - неизвестные жизни. Или хотя бы об Англии. И она уже знала, от Толстого, о мощи литературы: "даже не читаешь, а просто взглянешь на его том - и получаешь смертельный удар прямо в лицо"
      То же самое и у Шергина: вникал в старые книги, в летописи и сказанья, в жития, в документы, в письма прежде отошедших людей, в мемуары и челобитные, вслушивался в "говори". "Все что было, то я в себя вобрал, и оно есть" (Дневник, 14.2.1949). Шергин: "Тетка Глафира Васильевна говорила мне, что ее дедушка ей рассказывал, что видел человека, который присутствовал при казни стрельцов" (дневник 1939 г.). Похоронен в Москве, Кузьминском кладбище, участок 80: от перекрестка участков 80,81,92,93 сорок шагов к центру Москвы, справа, за кустом боярышника. Платонов пишет о тех, которые не попали ни в какие тексты и документы (Вирджиния Вулф только знала об их существовании, у нее в "Годах" откуда-то взявшиеся в гостиной дети, их попросили спеть, поют пронзительный текст - так что взрослые не знают, смеяться им или плакать - и никому до сих пор не удалось перевести смысл этого текста ни на какой язык). И Платонов опирается на таких предшественников как Чаадаев, Толстой и Гагарин; у Вирджинии Вулф и Шергина их не было, предшественников такого уровня. Вирджинии Вулф было достаточно Толстого, Шергин опирался на жития святых, у Платонова - "святость есть утрата жизни, утрата и божественного". В "Котловане" "труба радио все время работала как вьюга", у Вирджинии Вулф "как косилка в знойный полдень" ("Between the Acts"); в обоих случаях слушателям "ничего не казалось против говорящего и наставляющего" - у Платонова, "...stated certain facts wich every body knows to be perfectly true" - у Вирджинии Вулф; они заворожены тройной мелодией - шумом сознания из рупора, сочувствием пейзажа; а то вдруг основную тему берут на себя коровы ("From cow after cow came the same yearning bellow. The whole world was filled with dumb yearning"), или лошади ("услышав гул человеческого счастья, пришли поодиночке на оргдвор и стали ржать"); допускалась, казалось, вечная свобода, но было так жутко ("Dispersed are we"), что для свободы требовалось что-то ещё. Она умерла, как Саша Дванов, главный персонаж "Чевенгура"
      Гагарин ("Записка", ч.IV): Библия - книга хотя и священная, но все-таки книга, она не уничтожает разделения, не дает возможности понимания друг друга. И во II части: "Бог, не имеющий равного, кажется нам не настолько могущественным, чтобы проявиться в равном себе, достойном любви существе, т.е. не всемогущим, потому что создание ограниченных существ не может быть выражением всемогущества...для создания ограниченных существ не нужно ни всемогущества, ни всеведения, и даже нужно не иметь любви". Чаадаев: "божественный разум живет в людях, таких, каковы мы" (8 философич.письмо), и там же: "религия не вменяет в обязанность полезное по той причине, что всеобщей пользы можно только желать, а что это такое - неизвестно". В "Котловане": "Христос ходил один - неизвестно из-за чего". Одно слово в Евангелиях в пользу животных избавило бы их от тысяч лет грубого обращения. Но искать это слово бесполезно, его там нет.
      Чаадаев: "всякое художественное произведение есть ораторская речь или проповедь". Если Чехов пишет Суворину (1888): в Онегине не решен ни один вопрос, но он нас вполне удовлетворяет, потому что все вопросы поставлены в нем правильно (сегодня мы знаем, что это не так), - то у Платонова: нужно понимать людей настолько верно и настолько быть к ним расположенным, чтобы не только суметь их точно изобразить (что еще не составляет всей задачи), но и помочь им указанием, реально выполнимым (что составляет главную задачу художника); это требует от прозы не только поэзии, но и, главным образом, "как уже давно известно", мысли, действия и пророческой решимости. В будущем действительность приобретет и новые, поистине незнакомые черты. Грудь человека будет взволнована чувством, которое Пушкину и Толстому было неизвестно; страсть к знанию становится новым органическим чувством человека, таким же нетерпеливым, острым и богатым, как зрение или любовь; это новое чувство принес в литературу Платонов, его не было у предшественников, "главное зло - люди обладают всегда лишь частью знания", и с этим злом ты будешь жить вечно. Но есть и утешение: помни! - природа выше, совершеннее человека, она не знает обмана, природа не знает никакого нарочного наказания.
      И Платонов следует Гагарину: всякая идея не субъективна, и не объективна, она проективна. И Чаадаеву: "Без слепой веры в отвлеченное совершенство невозможно шагу ступить по пути к совершенству, осуществляемому на деле. Только поверив в недостижимое благо, мы можем приблизиться к благу достижимому. Без этой светящейся точки, которая сияет впереди нас в отдалении, мы шагу не могли бы ступить среди глубокой окружающей нас тьмы...На пути, ведущем к абсолютному совершенству, расположены все те маленькие совершенства, на которые могут притязать люди". "Котлован": "В полдень Чиклин начал копать для Насти специальную могилу. Он рыл ее пятнадцать часов подряд, чтоб она была глубока и в нее не сумел бы проникнуть ни червь, ни корень растения, ни тепло, ни холод и чтоб ребенка никогда не побеспокоил шум жизни с поверхности земли. Гробовое ложе Чиклин выдолбил в вечном камне и приготовил еще особую, в виде крышки, гранитную плиту, дабы на девочку не лег громадный вес могильного праха". И дав медведю прикоснуться к Насте на прощанье. "И в это надежное отверстие земли Настя была бережно опущена, чтобы даже мертвое семя будущего сохранилось навсегда"
      Она умерла от болезни. Заболела и умерла.
      "Коммунизм" Платонова и "самодержавие" Гагарина тождественны; самодержавие тот определял как одно планомерное действие рода человеческого. Гагарин ("О двух нравственностях"): когда социальная справедливость - цель, в основании - зависть; не социализм, а только естествознание может вести к мирному решению вопроса об угнетаемых и угнетающих. Платонов: сменяющие один другого общественные классы не дают истинного смысла человеческой жизни ("Литературное обозрение",24,1937). Советский Союз развалился не потому что...и не потому что...а потому что в его основании был излишек марксизма, "действовавшего с таким хищным значением, что вся всемирная истина, весь смысл жизни помещались только в нем и более нигде" ("Котлован"), и в котором Чаадаеву, Толстому, Гагарину и Платонову не было места. "Ах ты гад!..Так вот отчего я смысла не знал! Ты должно быть не меня, а весь класс испил, сухая душа, а мы бродим, как тихая гуща, и не знаем ничего!"
      Платонов: задача Октябрьской революции состояла в воспитании человека, живущего принципиально иначе - по сравнению с человеком предшествовавших эпох. И она создала, и запечатлела, образцы такого человека. Двадцати двух лет он уже председатель Чрезвычайной комиссии по борьбе с засухой в Воронежской губернии. Под его непосредственным руководством построены сотни плотин, прудов и колодцев, три сельских электростанции. Далее курирует от Наркомата земледелия гидротехнические работы в Центрально-Черноземной области, командировки в районы Нижней и Средней Волги, Уральской области, Северного Кавказа. Тексты Платонова регулярно звучат по радио в "Деревенском утреннике" и "Крестьянской радиогазете". Платонов: "Где первопричина "Крестьянской газеты по радио", где тайна ее происхождения? Несомненно, не в Москве и не в редакции. Эта причина - дума крестьянина, которого либо обидели в деревне, либо он задумал изменить жизнь к лучшему, либо просто удивился какому-нибудь явлению природы". В составе экспедиции АН СССР по изучению промышленности Туркмении посещает Ашхабад, Красноводск, Небитдаг, Центральные и Восточные Каракумы, - здесь он уже бывал в двадцатые годы, когда работал губернским мелиоратором. В "Туркменской искре" публикует сообщение об изобретении Джафарбаева о применении дуги для ускорения проходки пород при бурении, и в чем он сам принимает участие. По договору с правительством Туркмении повторяет поездку в 1935. Параллельно работает в "Росметровесе", ведет конструкторские разработки, доводку конструкций, инспектирует подведомственные предприятия, командировки в Калугу, Ленинград, Фрунзе, в бассейн р.Чу, и в г.Илийск, в бассейн реки Или. Платонов: истинный философ современности - механик, электротехник, архитектор, он действует работой, руками, вцепившимися в материю, а не оркестром призрачных понятий. Лицо Октябрьской революции - это лицо Платонова, "Россия держит мир" - запись 1929 г., уже написан "Чевенгур" (и там Платонов говорит нам: "вы теперь знаете, что я - есть, и всë") и начат "Котлован"




статистика